Как до Жирафа 2. Сафари на невесту  - Маргарита Ардо

Боже мой! Он приехал!!!

Отец говорил, что моя любовь к скалолазанию и спелеологии – пустая трата времени. Я подтянулся на руках, схватившись за выступ, и перекинул ногу. Ещё раз подтянулся и спрыгнул. Бинго! Я на балконе! Вывод: не верьте родителям! Особенно если они не верят в вас!

Я невольно расплылся в улыбке и показал фак в темноту. Было в сегодняшней ночи и хорошее: здесь на территорию не выпускали на ночь крокодилов. Гамадрилы-охранники не в счёт! Ишь вздумали – меня к моей Ромашке не пускать! Впрочем, я и не особо спрашивал. Пусть теперь откусят себе руку по локоть. У меня разряд по теннису не с нифига, между прочим – бегаю быстро и реакция что надо!

Прохладный ветер с гор взъерошил мою и без того взбитую, как стог ударом молнии шевелюру, и этот натюрморт отразился в тёмном стекле балконной двери. Соседнее окно светилось, и в груди теплело от мысли: ждёт меня, моя Ромашка, ждёт! Я отодвинул рукой занавеску и с замирающим сердцем ступил в комнату. Что-то белое под ногами взвизгнуло и залилось лаем. Болонка? Чёрт, что она тут делает?! Разве у Кати есть собака? Неужто старушенция подарила? Я подскочил.

– Что, моя девочка, что, моя зайка? Ты испугалась чего-то? – послышался слащавый голос из глубины номера. Мужской. И странный шелестящий шум.

Вода! – догадался я, и во мне тут же всё вскипело. – А Катя где? Они там душ вместе принимают?!

Я рванул на голос, отпихивая от себя кусающуюся болонку. И застыл, увидев в приоткрытую дверь в ванную комнату голого немолодого мужика в голубой шапочке для душа, тщательно намыливающего себе уши и нос. Болонка лаяла и царапала мне ботинки. Мужик увещевал её, но не торопился смывать мыльную пену.

– Папа купается, успокойся же, Зайка! Папе Уго надо помыться хорошенько.

Фу… У меня чуть не сработал рвотный рефлекс. Болонка вцепилась в штанину, мусоля её со страшной силой и по-игрушечному рыча. Я изловчился и подхватил извивающееся и заливающееся лаем мохнатое существо. Засунул его в шкаф, прямо на сложенные белые полотенца. Прикрыл дверь и поморщился. А когда осмотрелся, понял: апартаменты не те. Тут и следа женского не было. Надо делать ноги, пока «папа Уго» в меня не вцепился.

– Да иду я, Зайка, иду! – прокричал затейник. – Где чёртово полотенце?!

Я не стал дожидаться незабываемой встречи и скользнул обратно к балкону. Это ж надо было так промахнуться! Теперь придётся опять прибегать к скалолазанию. Благо, судя по габаритам, третьих апартаментов тут быть не может. Я поразмыслил: идти ли по карнизу или снова карабкаться через дерево. И тут лай болонки усилился, мужской голос «папочки» тоже прозвучал громче. Пришлось спрыгнуть на крышу крыльца и замереть, пригнувшись под краем балкона. Ботинки скользили. Я вцепился пальцами в каменную кладку, рискуя сорваться и превратиться в Гринальди всмятку.

Долбанная болонка разлаялась почти над самым ухом. Если б у неё лапы были подлиннее – точно бы подцепила меня за нос. Прямо над головой послышались шаги в мягких шлёпанцах и голос «папы Уго»:

– Прекрати, Зайка! Поздно уже. Я знаю, что ты любишь ночевать дома. Но дома мы будем только после того, как разберёмся с этими русскими! Да-да, моя хорошая, я тоже их ненавижу, – засюсюкал над головой мужик, – но папочка всё решит. Папочка всё придумал. И будем жить с тобой спокойно, без всяких царей, цариц и выскочек. Мы и сами с тобой цари, да, Зайка?

Я подкатил глаза. Болонка замолчала. Наверное, утонула в розовых соплях. Ужас какой, я даже с Маруськой так не разговариваю… До моих ушей донеслось то ли чавканье, то ли чмоканье и последние сюсюки:

– А Совет директоров мы убедим, Зайка, мы знаем, как убеждать и совет, и директоров, да? Мы их уже почти убедили, – и балконная дверь закрылась.

Если б мне не было так противно, было бы забавно – хоть в Ютуб выкладывай и зарабатывай миллион просмотров желающих поржать над «папочкой», болонкой и советом директоров. Интересно, о каком совете речь? Заезжий ли это орёл или местный? Сюсюкал он по-русски без акцента. Значит, вряд ли местный. А вот о русских говорил не хорошо, так что всё-таки не соотечественник. Кто же он? Впрочем, какая разница? Главное, не встречать его больше голого в шапочке и с обслюнявленной болонкой. И я полез по крыльцу, а затем по карнизу к балкону на другой стороне. Меня Катя ждёт, мне некогда.

Взмокший и исцарапанный, я проделал тот же трюк. Подтянулся, перехватился рукой за выступ. Потом за перила и опять спрыгнул на балкон. Эдак я стану мастером спорта по новому виду: балконоборью и бегу от гамадрилов. Ещё пару тренировок и… Я осторожно заглянул в комнату, и сердце чуть не лопнуло от счастья – там, поджав ноги, сидела в кресле моя Ромашка. В тонкой белой ночной рубашке, красивая, как нимфа, с пушистыми волосами и бокалом вина в руке. Соблазн и невинность чистой воды!

Я дёрнул ручку балконной двери. Заперта. Тогда уже не таясь, я принялся стучать в окно. А в груди пело: Катя, Катюша, я пришёл к тебе! К тебе…

Она увидела меня, подскочила, засияв радостью. Солнце ясное! Распахнула дверь. И, не веря себе, я заключил её в свои объятия. Без слов и объяснений покрыл поцелуями её нежное лицо. Вдохнул в себя её запах и почувствовал, что в раю. Тёплая, такая тёплая!

– Андрюшенька, как?! Почему ты на балкон влез? Хотя не важно, главное, ты приехал… Андрюша, Андрюша… – бормотала Катя, когда я на мгновение освобождал её губы.

Но я их закрывал поцелуями снова, потому что не мог иначе. Разговоры потом! Я столько летел, ехал, бежал, карабкался к этим губам, что сейчас, мгновенно опьяневший, мял их своими, ласкал, раскрывал языком и жадно пил её. Я, правда, чуть не высох изнутри без неё! Сумасшедше водил руками по пушистым кудрям, по нежной шее, спине, груди. Ощущал её родное тепло. И она была рада, щебетала что-то, прижималась, обвивала мою шею руками. Такая воздушная, живая и вся моя! Голова закружилась и опустела. Единственное, что я сказал:

– Наконец-то! Я соскучился!

Усталость как рукой сняло. Сердце в груди расширилось. В теле всё скрутилось, стянулось в один горячий тугой узел, аж заныло внизу – так захотелось её! Прямо сейчас. Здесь. Я проник руками под сорочку, ощутил ладонями её бёдра. Подхватил на руки, прижал к стене и целовал, целовал, целовал! Так, словно от этого зависела моя жизнь! Краем сознания отметил узкий комод в метре от нас. Не глядя, смахнул всякую ерунду с него и усадил сверху Ромашку.

– Андрюша, Андрюша, – со всхлипами и полустонами повторяла Катя, явно опешив от моего напора. И тоже целовала, слегка хмельная, пахнущая вином, шоколадом и любовью, но вдруг остановилась, отстранилась к стенке. А затем выдала с широко раскрытыми от волнения глазами: – Андрей, а ты меня любишь?

Я даже замер на мгновение от неожиданности: что у неё с памятью и логикой? Я же говорил и писал об этом! Я в жизни никому столько раз об этом не говорил, сколько ей. Ну, если Маруську не считать. Потому моргнул недоуменно и спросил: